Арест и следствие.  Смерть и бессмертие

 Михельсон и другие начальники приняли  меры к тому, чтобы быстрее захватить Пугачева, не дать ему снова усилиться, собрать новое войско. За Волгу направились отряды Меллина, полковника Иловайского, майора Бородина и др. В ключевых местах по Волге расставили военные отряды.

Под конец славной, героической жизни народного предводителя, одного из самых выдающихся в истории русского и других народов нашей страны, против него послали самого выдающегося военного деятеля тогдашней России, военного гения, будущего генералиссимуса. История свела двух таких разных людей, поставив их на противоположные стороны классовой баррикады.

Суворов отдал дополнительные распоряжения, в частности отправил за Волгу, вдогонку за Пугачевым, корпус Михельсона, который после сражения у Солениковой ватаги вернулся в Царицын. Сам Суворов тоже переправился на левый берег, нагнал отряд Меллина и направился с ним к рекам Узеням. Он разделил отряд на четыре части: два — на Малую Узень, два — на Большую Узень. Севернее, по реке Иргизу, шел к Яицкому городку отряд Голицына, чтобы не дать Пугачеву возможность пробраться к яицким казакам.

Со всех сторон Пугачева окружали каратели. Но и среди тех людей, которые были рядом с ним в эти дни конца августа и начала сентября, отнюдь не все думали о том, чтобы спасти своего предводителя и продолжить борьбу. Многие, и прежде всего ближайшие его помощники Творогов, Чумаков, Федульев и другие, давно замыслили недоброе. Ценой измены, предательства надеялись они купить себе прощение, жизнь. Перед последним сражением у Солениковой ватаги договорились не упускать из виду Пугачева, быть «при нем неотлучно, не отступая... ни на шаг». Находились рядом с ним в сражении, во время бегства, переправы.  

  В той обстановке, которая сложилась в эти безвыходные, гибельные дни, Пугачев опять говорит об уходе к Кубани, в Персию, о каких-то «знакомых» владельцах в туркменских местах. Чувствуется, он лихорадочно ищет выход, пытается направить развитие событий в нужное ему русло, хотя и неясно совсем, куда они могут привести, могут ли вообще, реальны ли они хоть в малейшей степени. Видно отчетливо — он бессилен что-либо изменить в том ходе событий, который ведет к развязке. Яицкие казаки, которые постоянно, с первых дней восстания, окружали его, столь же постоянно оказывали на него влияние, а то и давление, нередко связывая тем самым его инициативу, волю. Теперь же они по существу диктовали ему то, что он должен делать, и Емельяну не оставалось ничего иного, как соглашаться.  

Пугачев собрал на совещание яицких казаков:

—        Как вы, детушки, думаете: куда нам теперь идти?

— Мы и сами не знаем. А Ваше величество куда изволите думать?

-           Я думаю идти вниз по Волге и, собрав на ватагах хлеба, пробраться к запорожским казакам. Там близко есть у меня знакомых два князька. У одного наберется тысяч с  17, а у другого тысяч с 10. Они за меня, верно, вступятся.

—        Нет, воля ваша, хоть головы рубите, а мы не пойдем в чужую землю. Что нам там делать?

-           Ну, а куда же вы думаете? Ин пойдем в Сибирь, а не то в Калмыцкую орду.

Нет, батюшка, мы и туда не ходоки с вами. Куда нам в такую даль забиваться! У нас здесь отцы, матери и жены.
Зачем идти в чужую землю?

Ну, так куда же вы посоветуете?

Пойдем вверх по Волге,— предложили Творогов и Чумаков,— и будем пробираться к Узеням. А там уже придумаем, что делать.

Но там трудно будет достать хлеба. И есть опасность от воинских команд.

Наутро двинулись по степи вверх по Волге, а потом повернули на восток, к Узеням. Не было ни воды, ни хлеба.

Часть людей повернула к Волге, другие продолжали идти степью. Заговорщики по пути продолжали свою работу -уговаривали одних, изолировали, удаляли других — тех, кто был предан Пугачеву. Несколько дней блужданий по степи, без хлеба и воды, под свист ветра и снега окончательно всех вымотали. Наконец, добрались до Узеней.

Среди приближенных  Пугачева назрел заговор.

Наступил решительный момент. Казаки тоже, вероятно, видели, что Пугачев догадывается об их умысле. Они спешили совершить задуманное — вернуться через реку к лошадям и там связать Пугачева. Так и получилось — Емельян, Чумаков и несколько других переехали первыми. Когда подъехали Творогов и остальные, Чумаков держал под уздцы лошадей — Пугачева и свою. Все окружили Емельяна, когда он хотел садиться на лошадь. Федульев закричал Буркову:

—        Иван! Что задумали, то затевай — сними с него саблю!
Бурнов схватил Пугачева за руки выше локтей.

-          Что это... Что вы выдумали?!— Побледневший Пугачев
говорил неровно, с перерывами, голос его дрожал.— На кого вы руки поднимаете?!

Казаки в ответ закричали наперебой:

-          А вот что! Ты отдай нам свою шашку, ножик и патронницу!

Мы не хотим тебе больше служить и не хотим больше
злодействовать!

Довольно и  так за  тебя  прогневали  бога и матушку милостивую государыню!

Много пролили мы крови человеческой и лишились сами отцов, матерей, роду и племени!

Пугачёв продолжал уговаривать их:

—        Аи, ребята, что это вы вздумали надо мною злодействовать?!

Ведь вы только меня погубите, а и сами не воскреснете. Полно, не можно ли, детушки, это отменить? Напрасно вы меня губите.

— Нет! Нет! Не хотим более проливать крови! Мы повезем тебя прямо в городок. Если ты подлинный государь, то тебе нечего бояться. Ты там себя и нас оправишь. А что до нас касается, то — воля матушки нашей всемилостивейшей государы­ни: что изволит, то и сделает с нами. Хотя всем нам головы перерубят, только мы тебя не упустим. Полно уже тебе разорять Россию и проливать безвинную кровь!

Изменники, в свое время примкнувшие к Пугачеву в надежде, что он, став императором, утвердит их сословные права, год спустя кричат ему в глаза о «матушке», «всемилостивейшей государыне», которая-де вольна с ними сделать все, что захочет. Втайне они, конечно, .надеются получить от нее свои тридцать серебряников; поэтому так и стараются не упустить самозваного «государя», чтобы, выдав его палачам, купить себе прощение. Тех же, кто мог им помешать, например Кинзю Арсланова и других, оставшихся до конца верными Пугачеву, они постарались загодя оторвать, отодвинуть от него. Заговорщики решили везти Пугачева В Яицкий городок.

Около Кош-Яицкого форпоста казаки передали Пугачева в руки сотника Харчева с командой. Пленника тут же забили в «великую колодку». В полночь с 15 на 16 сентября его доставили в Яицкии городок. Пугачев снова, на этот раз не по своей воле, оказался в тех местах, где год назад начал борьбу против угнетателей.  

угнетателей. Незадолго перед тем сюда же привезли Перфильева и других участников восстания, которые отстали во время переправы через Волгу; арестовали их на реке Деркуле.

Уже 16 сентября Маврин начал следствие. К этому времени следственные органы, в первую очередь секретные комиссии в Казани, Оренбурге и Яицком городке, провели уже большую работу — допрашивали пленных участников крестьянской войны, разгласителей слухов об «императоре Петре III», его успехах в борьбе с властями и помещиками. Помимо этих трех городов, повстанцев допрашивали также в Самаре, Симбирске. К розыску привлекали тысячи людей

СХЕМА КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЫ.

. Следователи, которых подстегивали центральные власти, старались прежде всего выяснить истоки восстания, его побудительные причины, особенно — возможность какого-либо иноземного влияния. С этой целью с особым пристрастием допрашивали ближайших сподвижников Пугачева — Шигаева, Горшкова, Почиталина, Падурова, Мясникова и др.  

 Оренбургская комиссия составила к 21 мая 1774 г. доклад. В нем она отметила, что «Пугачев не имеет, кажется, постороннего, а паче чужестранного руководствования и споспешествования, но споспешествовали ему в злодейских его произведениях, во-первых, яицкие казаки, а во-вторых, народное здешнего края невежество, простота и легковерие, при помощи вымышленного от злодея обольщения их расколом, вольностию, льготою и всякими выгодами». Таким образом, главное, и это вынуждена комиссия признать,— тяжелое положение народа. Она, естественно, осуждает со своих классовых позиций и восставший народ, и его предводителя, хотя и отдает ему должное: «Самозванец, хотя человек злой и предерзкой, но пронырливой и в роде своем прехитрой и замысловатой... Из показания многих видно, что он в злодеяниях прехитрой, лукавой и весьма притворной человек, ибо они уверяют об нем, что он мог плакать, когда только хотел, во всякое время. А сие и служило простому народу удо­стоверением, что вымышляемые им слова неложные».

В ходе допросов многих арестованных подвергали казни и истязаниям

 Очень интересен ответ на вопрос о цели восстания: «...Что ж до намерения идти в Москву и далее, тут других видов не имел, как-то: если пройду в Петербург, там умереть со славою, имея всегда в мыслях, что царем быть не мог. А когда не удастся того сделать, то умереть на сражении. Ведь я смерть заслужил, так похвальней быть со славою убиту».

Для дальнейшего следствия Пугачева из Яицкого городка должны были повезти или в Казань, как хотел П. С. Потемкин, или в Симбирск. По приказу глав­нокомандующего Панина Суворов взял под охрану самозванца и направился в Симбирск. Везли его в клетке, специально для того сделанной. Как писал Маврин своему начальнику Потемкину, «чтоб вести его церемониально, для показания черни, велел сделать приличные к тому с решеткою роспуски» (повозку с решеткой).

1 октября Суворов привез Пугачева с женой Софьей и сыном Трофимом в Симбирск. Конвой состоял из двух рот пехоты, 200 казаков и двух орудий. В городе появился собралась огромная толпа, и Панин приказал показать людям скованного Пугачева, не постеснявшись собственной рукой дать ему несколько пощечин.

В Симбирске Пугачева допрашивали пять дней. Вели допросы Панин и Потемкин. О методах, которые применял Потемкин, хорошо сказал писатель В. Г. Короленко: «К несчастью для последующей теории, первоначальное следствие о Пугачеве попало в руки ничтожного и совершенно бездарного человека — Павла Потемкина, который, по-видимому, прилагал все старания к тому, чтобы первоначальный облик «изверга», воспитанного «адским млеком», как-нибудь не исказился реальными чертами. А так как в его распоряжении находились милостиво предоставленные ему «великой» Екатериной застенки и пытки, то понятно, что весь материал следствия сложился в этом предвзятом направлении: лубочный, одноцветный образ закреплялся вынужденными показаниями, а действительный образ живого человека утопал под суздальской мазней застеночных протоколов».

4 ноября, рано утром, Пугачева ввезли в Москву. Он сидел, скованный по рукам и ногам, внутри железной клетки на высокой повозке. От Рогожской заставы до Красной площади все улицы заполнили толпы народа. Дворяне, офицеры, духовенство, все богатые люди ликовали. Простой народ молча смотрел на «государя», своего заступника.

Тюрьму устроили на Монетном дворе (напротив нынешнего Исторического музея). Камеру, в которой сидел Пугачев, окованный кандалами, прикованный цепью к стене, охраняли десять солдат Преображенского полка и рота второго гренадерского полка.

Председателем следственной комиссии, которая допрашивала Пугачева, императрица назначила М. Н. Волконского, московского генерал-губернатора, ее членами — П. С. Потемкина, С. И. Шешковского, оберсекретаря Тайной экспедиции Сената. По указанию Екатерины II следователи снова и снова выяснили корни «бунта», «злодейского намерения» Пугачева.

Розыск продолжался три месяца.

Заседание суда открылось 30 декабря в Тронном зале Кремлевского дворца. Здесь собрались высшие представители столичной знати — заклятые враги того дела, во имя которого поднялись на борьбу повстанцы Пугачева. Прочитали манифест императрицы от 19 декабря и записку «Происхождение дел злодея Пугачева».

31 декабря Пугачева засветло привезли в покои Кремлевского дворца. Заседание суда началось в 10 часов. Пугачев, понимая, что положение безвыходно, а впереди ждет его только мука смертная, отвечал спокойно, индифферентно, приготовившись к неизбежному концу.

Приговор, утвержденный императрицей, определил Пугачеву наказание — четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела разнести по четырем частям города, положить их на колеса, потом сжечь. Тяжкие кары постигли и его сподвижников: Перфильева — четвертование; Шигаева, Падурова, Торнова -повешение в Москве; Зарубина — отсечение головы в Уфе и т. д.

Утром 10 января толпы людей заполнили Болотную площадь, где предстояла казнь, и соседние улицы. Показались сани с высоким помостом. На нем сидели Пугачев и Перфильев. Емельян держал в руках две толстые свечи желтого воска; оплывая, они залепляли воском его руки. Пугачев кланялся на обе стороны народу. «Все,— по свидетельству А. Т. Болотова, очевидца казни,— смотрели на него с пожирающими глазами, и тихий шепот и гул оттого раздавались в народе».

На Болотной площади прошедшей ночью, при свете костров, соорудили высокий, в четыре аршина, эшафот с обширным помостом и балюстрадой. Посреди помоста стоял высокий столб с колесом и острой железной, спицей наверху. Здесь же помещались три виселицы. Эшафот окружали полицейские части и пехотные полки. Пугачева и Перфильева возвели на эшафот. Началось чтение сентенции, довольно долгое.

Емельян, в длинном овчинном тулупе, все время крестился. Наконец чтение закончилось. Духовник, благословивший осужденных, и чтец сошли вниз. Пугачев, покрестившись на соборы, кланялся на все стороны, говорил:

— Прости, народ православный! Отпусти мне, в чем я согрубил перед тобою! Прости, народ православный!

Экзекутор подал знак, и палачи сорвали с Пугачева тулуп, начали рвать рукава малинового полукафтанья. Пугачев опрокинулся навзничь, и в этот миг его отрубленная палачом окровавленная голова показалась в воздухе, на спице, остальные части тела — на колесе. Останки Пугачева вместе с эша­фотом и санями вскоре, 12 января, сожгли.

КАЗНЬ ПУГАЧЕВА, ПЕРФИЛЬЕВА, ШИГАЕВА, ПАДУРОВА И ТОРНОВА. 10 ЯНВАРЯ 1775Г. В МОСКВЕ.

Рисунок А.Т. Болотова

И простой народ, и его лучшие представители не только не забыли Пугачева, героические деяния повстанцев последней в истории России крестьянской войны. Они прославили имя народного заступника, которое снова и снова звало их к борьбе с гнетом, несправедливостью. В середине XIX в. призрак «Пугачевщины», витавший над российским дворянством, несомненно, ускорил падение крепостного права. Еще в начале XX в., как отмечал В. И. Ленин, русским помещикам мерещились вилы и топоры повстанцев Разина и Пугачева. Россияне воздают должное подвигу Пугачева и пугачевцев. Имя и дела его стали одной из самых выдающихся страниц истории Отечества, деяний наших великих предков.