Лариса Васильева
ТЕРПЕЛИВАЯ ИМПЕРАТРИЦА, или Корона на двоих
Великая княжна Мария Александровна, невеста наследника цесаревича Александра Николаевича	ДОМ АЛЕКСАНДРА II РОМАНОВА   Александр Николаевич (1818 — 1881), сын Николая I и Александры Федоровны. Император Александр II (1855— 1881). Вильгельмина-Августа-София-Мария, принцесса Гессен-Дармштадтская, с 1841 года — жена Александра Николаевича. Императрица (1855 — 1880). Николай Александрович (1843— 1865), старший сын Александра II и Марии Александровны, наследник престола. Александр Александрович (1845—1894), второй сын Александра II и Марии Александровны. Император Александр III (1881 — 1894). Владимир Александрович (1847 — 1909), сын Александра II и Марии Александровны.

Мария Александровна (1853 — 1920), дочь Александра II и Марии Александровны, с 1874 года — жена Альфреда -Эрнеста-Альберта, герцога Эдинбургского, сына английской королевы Виктории.

Сергей Александрович (1857 — 1905), сын Александра II и Марии Александровны, командующий Москов­ским военным округом, генерал-губернатор Москвы. В 1905 году убит в Кремле бомбой, брошенной террористом И. Каляевым.

Павел Александрович (1860 — 1919), младший сын Александра II и Марии Александровны, командир Первой гвардейской кавалерийской дивизии. Расстрелян в Петрограде, в дни «красного террора».

Екатерина Михайловна Долгорукова (1847 — 1922), морганатическая жена Александра II, имевшая титул княгини Юрьевской.

Георгий Александрович Юрьевский (1872 — 1913), князь, сын Александра II и Екатерины Долгоруковой.

Ольга Александровна Юрьевская (1873 — 1913), княжна, дочь Александра II и Екатерины Долгоруковой, замужем за графом Георгом- Николаем Меренбергом, внуком А.С.Пушкина.

Екатерина Александровна Юрьевская (1878 — ?), княжна, дочь Александра II и Екатерины Долгоруковой.

             Сколько бы люди ни говорили о любви, ни спорили, ни давали советов или рецептов — это чувство непознаваемо, необъяснимо и невыразимо никакими словами. В каждом отдельном случае оно отдельно и не подлежит анализу. Но покуда будет стоять Земля, люди будут пытаться познать, объяснить и выразить любовь.

Как известно, это чувство (я говорю только о России) играло далеко не первую роль в создании семей на вершинах власти.

Любовь княгини Ольги, самой замечательной властительницы русской древности, неизвестна.

Идеальная семейная пара —Дмитрий Донской и княгиня Евдокия — окрашена официальной святостью, поэтому кажется неправдоподобной.

Иван III и София Палеолог — пример делового семейного союза, во второй своей половине расшатанного интригами.

Скучен и обречен бездетный брак Василия III с Соломонией Сабуровой, вечно пребывающей в страхе, что царь отправит ее в монастырь за бесплодие. Тот же Василий позднее влюблен в свою вторую молодую жену Елену Глинскую, милостиво позволявшую ему любить себя.

Любовь Ивана Грозного и Анастасии предваряет отношения Петра I и Екатерины I: женщина умеет смирять одной ей ведомым путем безумный нрав мужа, которому все вокруг позволено и подвластно.

Императрицы века женщин, включая и царевну Софью Романову, вынуждены ценой власти покупать иллюзию любви — все до единой, особенно Екатерина II. Лишь один — и то тайный, а значит, омраченный — брак отчасти приближен к чему-то напоминающему любовь — бездетные или прячущие детей Алексей Разумовский и Елизавета Петровна, «старосветские помещики» из середины XVIII столетия.

Мария Федоровна и Павел I — добротный, хотя и нервный «детопроизводящий узел». Павел Петрович никогда не испытывал к жене романтических чувств.

Александр I и Елизавета Алексеевна — нескончаемая семейная драма.

Николай I и Александра Федоровна — отличный семейный союз. Самый, пожалуй, крепкий и здоровый за многие века. Даже со взаимной любовью, несмотря на измены мужа.

И — ошеломляющий результат этого союза: впервые со времен Михаила Романова — без проблем, без кризисов, без смертей младенцев, без женского самозванства, спокойно и плавно — был подготовлен и благополучно дожил до срока законный, первый по счету в семье наследник престола — Александр Николаевич, сын Николая I и прусской королевны.

СЛАБОСТИ СИЛЬНОГО

Наследнику Александру преподавали французский, географию, арифметику, английский, польский, немецкий, закон Божий. Мальчик учился легко и с удовольствием. Бабушка Мария Федоровна приобщала его к благотворительности. С 1829 года программу расширили: фехтование, чистописание, танцы, всеобщая история, химия, естественная история. Отечественную историю и русский язык узнавал он от Жуковского.

Поэт и учитель русских царей, не жалея сил, одаривал их своим талантом. Баллады Василия Андреевича, эти переводы с других языков, в русском контексте окрашивались такими высокими романтическими чувствами, что впечатлительному юноше невозможно было не подпасть под влияние таинственных, сильных, изменчивых страстей, воспетых Жуковским.

5 мая 1829 года 12-летний подросток верхом, впереди польского конноегерского полка, въехал в Варшаву. Одетый в польский мундир, он отлично провел свой полк церемониальным маршем перед императором Николаем I и императрицей — перед отцом и матерью. После парада императорскую семью, явившуюся в Польшу на коронацию, принимал у себя брат Николая I и дядя наследника, цесаревич Константин Павлович.

В ту минуту, когда навстречу гостям выбежала оживленно улыбающаяся светлоглазая курносая блондинка и развела руками, как крыльями, чтобы принять в объятия гостей, в сердце юного Александра что-то дрогнуло. Он знал, кто это: Иоанна, княгиня Лович, жена дяди Константина. Благодаря ей, и никому другому, отец Александра стал императором, и Александр будет им когда-нибудь только благодаря ей, потому что ради нее дядя Константин отказался от престола.

Через несколько дней была коронация Николая 1 как короля Польши. Александр стоял на ступеньках трона. Его дамой оказалась княгиня Лович. Он был в восторге и отлично понимал своего дядю: ради такой женщины можно презреть трон и не сожалеть об этом.

Княгиня Лович стала первой несбыточной мечтой Александра. И когда вскоре, вслед за своим мужем, она умерла, мальчик продолжал думать о ней как о единственной в жизни мечте, которой не суждено сбыться. Он вызывал в памяти ее образ и высчитывал: она младше своего мужа на 20 лет и на столько же старше его... но ее больше нет, хотя, раз он думает о ней, она должна быть где-то Там, наверху...

С тех пор все женщины в жизни Александра проходили искус незримого сравнения с княгиней Лович — ни одна не выдерживала его. Но стоило забыть о княгине, как сердце загоралось чувствами к другим.

Отец и мать Александра рано заметили, что он влюбчив и не слишком готов стать императором.

Однажды Жуковский давал юноше урок, посвященный декабрьскому восстанию. Николай I, узнав об этом, спросил сына:

— Как бы ты наказал их? Александр потупился:

— Я бы их простил.

— Но они хотели уничтожить всех нас, — возразила ему мать.

— Это был бы их грех, не наш, — ответил мальчик. В четырнадцать лет Александр влюбился во фрейлину своей сестры Марии, Наталью Бороздину, но, по свидетельству современницы, «Наташа была благоразумная барышня и смеялась над его вздохами». Потом пришло время любви к другой девушке, Ольге Давыдовой.

Родители называли слабостью интерес наследника престола к женщинам. Возможно, это была не слабость, а поиск близкой души. Воспоминания о прекрасной княгине Лович, ради которой не жаль поступиться престолом, влекли его к приключениям, никак не связанным с разумным престольным браком. Воспоминания о Польше и о покойной тетушке Лович привлекли внимание 19-летнего наследника к польке Ольге Калиновской, фрейлине его матери. Она не осталась равнодушной к нему. Родители всполошились: «Следует ему иметь более характера, он слабоволен, влюбчив, неустойчив перед влияниями. Непременно нужно отправить его из Санкт-Петербурга и молить Бога, чтобы Ольга К. поскорее вышла за кого-нибудь замуж».

Куда отправить? Разумеется, за границу. В поисках невесты, жены, матери следующего наследника. О Франции, Испании, Португалии речи быть не могло. Опыт показывал — католические властители не отдают в православие своих девиц, но лютеранские владетельные семьи охотно это делают. Нужно ехать в Швецию, Данию и непременно в Германию, откуда явились в Россию и мать Александра, и бабушка, и прабабушка Екатерина Великая.

Василий Андреевич Жуковский, сопровождавший наследника в путешествии, докладывал императрице о вздыхающем по Ольге путешественнике: «Его жертва, принесенная по необходимости, тяжкая сердцу и ломающая волю, все же не делает его несчастным. Он совершил насилие над собой, но нервы его спокойны, он мил и добр, даже кажется счастливым».

Жуковский ошибался. Несмотря на множество развлечений, в Стокгольме и Копенгагене Александр думал только об Ольге Калиновской. Приятная мысль, что ради такой девушки он мог бы отказаться от престола, не покидала его.

В первом письме из-за границы писал отцу: «Вы, наверно, заметили мои отношения с О.К. Мои чувства к ней — это привязанность, любовь, уважение. Я не свободен от них. Но сознание, что у нас нет будущего, не дает мне покоя».

За словами сына скрывался определенный подтекст: хотелось бы иметь это будущее. Любой ценой.

Отец отвечает: «Я люблю Осиповну, она прелестна. Не волнуйся, я не виню ее в том, что, сама того не желая, пробудила в тебе чувства».

За словами отца скрывался свой подтекст: девушку не накажут, но ты сумей забыть ее — она тебе не пара.

Александр путешествует. Чем дальше от дома, тем глубже в нем чувство к Ольге. В Ваймаре наследник встречается с родителями. Они замечают, что «дурь прошла», и разрешают сыну продолжать путешествие

— Берлин, Мюнхен, Австрийская Италия — Верона, Милан, Венеция, Флоренция, вечный город Рим, встреча с Папой Григорием XVI, Неаполь, Вена — и снова Германия — Вюртемберг, Баден, Дармштадт.

«Бросили мы весну за Альпами, — докладывает императрице Александре Федоровне верный спутник юноши старик Жуковский, — и скачем без памяти на север. Ей не догнать нас до самой Гааги. В свободные минуты доверенности, в минуты братской встречи сердца с сердцем я люблю его невыразимо. Но что делается теперь в его сердце — не знаю».

Память об Ольге тускнеет перед красотами и красотками Европы, но пока ни одна женщина всерьез не увлекает его. Этот красавец вызывает всеобщее восхищение, его тип, по мнению маркиза де Кюстина, «скорее немецкий, чем русский» (а с чего бы ему, сыну немки и немца, быть русским типом?). «Некая тайная грусть прочитывается на его лице... Взгляд добрый. Обликом

— государь, а как человек— превосходно воспитан. Манеры его безукоризненны, люди будут повиноваться ему не из страха, а по доброжелательности. Безусловно, он самый великолепный образ подлинного властителя, который мне когда-либо приходилось видеть», — восторгается маркиз, знающий толк в мужской красоте.

В марте 1838 года Александр въехал в Дармштадт. Ему не хотелось в это заштатное место, он предвидел нудный вечер с неинтересным герцогом и торопился дальше, но к ужину явилась 15-летняя дочь Людвига, Мария. Она заинтересовала Александра. Он даже поспешил написать отцу, что встретился с девушкой, на которой можно было бы жениться.

Жуковский, увидев внимание Александра к Марии, заторопился предложить ему притвориться больным, чтобы задержаться в Дармштадте, но Александр отказался. Молодой человек явно хитрил. Он уже знал, что отец хочет женить его на знатной баденской принцессе, которая ему совершенно не нравилась. Лучше уж хорошенькая Мария. «Она страшно понравилась мне с первого взгляда... Если Вы позволите мне, дорогой папа, после Англии я снова вернусь в Дармштадт».  

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ АНГЛИЙСКОЙ КОРОЛЕВЫ, ИЛИ УПУЩЕННАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ  

Николай I хотел, чтобы его сын непременно посетил Англию. Побывав когда-то в этой стране еще юношей, император вынес о ней впечатление как о самой могущественной и прекрасной стране мира. Он стал англоманом, целиком разделяя мнение своего старшего брата Александра I: «Лишь в Англии можно понять смысл Конституции».

На английском престоле в 1838 году была 19-летняя незамужняя девушка, королева Виктория. К ней сватались немецкие принцы. Они ей не нравились.

Нет ничего прекраснее, волшебное и ослепительнее майского Лондона, где в одно и то же время цветут магнолии, рододендроны, розы, азалии, орхидеи и еще множество деревьев и кустарников столь же экзотичных, поражающих разнообразием запахов, форм и расцветок в парках Сент-Пол и Ричмонд, в садах Кенсингтон и Кью. Длинные, полукруглые белокаменные дворцы Риджент-парка купаются в буйном майском цветении, а романтичный Холм примул позволяет любоваться городом с высоты птичьего полета.

И эта божественно-непредсказуемая смена погоды, которую изнеженные островитяне поругивают, не зная, что такое сугробы и проливные дожди. В Лондоне всегда ощущаешь близость моря, хотя до него неблизко: так и кажется, что за углом вот этого белого дома вдруг возникнет безграничная синяя гладь с парусом. Смог и туман в мае не беспокоят островитян, остаются позади — в ноябре, декабре, январе.

А невероятное, недостижимое Европой и совершенно непостижимое в России благополучное сочетание упорядочившейся изысканно-ненавязчивой королевской власти и парламентских форм правления, где короли и парламент уважают друг друга, может быть, даже любят!

Можно ли не полюбить  королеву Викторию?

Она ждала этого юношу из России не только потому, что русская дама, княгиня Ливен, в каком-то письме нашептала о нем. Невидимые узы связывали их. Его родной дядя, в честь которого он назван, император Александр I, победитель Наполеона, был принят в Лондоне ее родителями с пышной благодарностью за спасение Европы. Тогда-то в честь русского императора ее, новорожденную, назвали Александриной, и лишь позднее, при охлаждении в дипломатических отношениях, она стала называться своим вторым именем.

Виктория и Александр были родственниками. Она — внучка короля Георга III и Саксен-Кобургской немецкой принцессы Виктории, родной сестры Марии Федоров­ны (нашей «чугунной» императрицы), бабушки Александра. В царских домах Европы все родственники. Это будоражило впечатлительную девушку, которой сознание родства с ним придавало уверенности в том, что Россия — не такое уж далекое и дикое место, как его расписывают некоторые.

Он получил о ней сведения через ту же русскую даму, княгиню Ливен. Но там, в Петербурге, влюбленный в реальную Ольгу Калиновскую, лишь запомнил, что Англией правит очаровательная девица с синими глазами, полуоткрытым ртом и заячьими зубками, которые придают ее лицу выражение доброты и кротости.

            Виктория ведет дневник, куда педантично записывает все происходящее за день. И едва Александр появляется в поле ее зрения, как дневник становится средоточием восторгов: «Великий князь безумно нравится мне. Он естественен и весел. С ним легко».

На следующий день после первой встречи она делает гостю неожиданное для себя предложение — отправиться на верховую прогулку в парк. Вдвоем. Без свиты. «Я восхищена. Он легко вскочил на лошадь, она понравилась ему».

Через два дня — бал в Букингемском дворце в честь высокого русского гостя и его спутников, среди которых будущий замечательный русский поэт Алексей Константинович Толстой, в то время атташе русского посольства в Лондоне. Других гостей, кроме русских, на балу нет. Наутро Виктория делится впечатлениями с премьер-министром лордом Мельбурном: «Мы танцевали до начала четвертого ночи. С ним — первый и последний танец. Я посадила его рядом с собой и старалась быть внимательной. Полагаю, мы уже друзья, все идет, как надо. Он мне очень нравится».

Этот же бал описан полковником Семеном Юрьевичем, адъютантом Александра: «Утро после бала царевич говорил только о королеве. О ее обаянии, чувстве юмора, молодости. На балу они были неизменными партнерами. Ей явно приятно его общество. Они — идеальная пара».

Еще через несколько дней Виктория и русский наследник оказываются в королевском театре, каждый в своей ложе, но в антракте Александр входит в ложу королевы и проводит с нею наедине около получаса. За плюшевыми занавесками.

            Пока пара наслаждалась обществом друг друга, слухи о неожиданных событиях государственной важности летели из Лондона в Россию: «Царевич признался, что влюблен в королеву». «Она разделяет его чувства».

«Если его высочество сделает предложение королеве Виктории, она безколебаний примет его». «Королева призналась своей гувернантке, что русский принц — первый мужчина в ее жизни, которого она полюбила».

Что конкретно Санкт-Петербург ответил обеспокоенной свите Александра, неизвестно, однако довольно быстро определился точный день отъезда гостей — 30 мая.

Александр протестовал. Умолял продлить пребывание в Лондоне. Хоть на несколько дней. Виктория чувствовала, что за их спинами 1, дет подготовка к разлуке. Она не хотела разлучаться. Пригласила Александра со свитой провести в ее летней загородной резиденции в Виндзоре несколько дней. Это было неслыханно для чопорного английского общества: королева, девушка — и компания молодых русских мужчин.

            Из дневника королевы Виктории: «27 мая 1838 года. Виндзор. Семь пятнадцать. Обед в великолепно украшенной зале Сент-Джордж холла. Присутствуют: Великий князь и его сопровождающие — граф Орлов, похожий на Генриха VIII, князь Долгорукий, князь Барятинский, молодой барон Ливен, генерал Кавелин, господин Жуковский, Паткуль, фон Адлерберг, Юрьев, граф с графиней Воронцовой, графиня Александра Потоцкая и господин Толстой. С нашей стороны — лорд Эльбермэль, лорд Эрролл и леди Оксбридж, герцог Орджилл.

            Великий князь берет меня под руку, и я оказываюсь за столом между ним и принцем голландским Генрихом. Я совершенно влюбилась в Великого князя, он прелестный, очаровательный молодой человек. Когда начались танцы в красном зале, первую кадриль я танцевала с ним. Потом был вальс, я его пропустила, потом опять кадриль с господином Толстым, и снова вальс, который я просидела рядом с Великим князем. В начале первого ночи все пошли к ужину... После ужина снова танцы. Русские танцевали мазурку, и я впервые в жизни танцевала мазурку с Великим князем... С ним приятно и весело танцевать. Он такой невероятно сильный, так смело кружит, что я едва поспевала. Мы мчались вихрем.

            Маленький бал окончился около двух ночи. Никогда прежде я не была так счастлива. Всем было хорошо. Легла в четверть четвертого, до пяти не могла уснуть.

            28 мая 1838 года. Виндзор. Великий князь сказал мне, что чрезвычайно взволнован такой великолепной встречей и никогда в жизни ее не забудет. Добавил по-французски: «Поверьте, это не просто слова, я в самом деле так чувствую». И повторил, что навсегда запомнит эти дни. Я их тоже никогда не забуду, я в самом деле люблю этого приветливого, славного, молодого человека.

            29 мая 1838 года. Наш последний вечер вместе. Когда отзвучал последний вальс, было 20 минут третьего. Я с грустью простилась со всеми господами из свиты Великого князя с чувством откровенной печали. Все они мне очень понравились. Паткуль и Адлерберг — жизнерадостные юные создания. Потом я удалилась в синюю комнатку, куда лорд Пальмерстон ввел Великого князя, чтобы он попрощался со мной. Мы остались одни. Великий князь взял мою руку и крепко сжал в своей руке. Был бледен, и голос дрожал, когда он говорил по французски: «У меня нет слов, чтобы выразить все мои чувства». Добавил, как глубоко признателен за прием и надеется еще побывать в Англии. Он верит, что наша встреча будет залогом дружеских отношений между Англией и Россией.

              И тут он прижался к моей щеке, поцеловал меня так сердечно, и мы опять пожали друг другу руки. Я ощущала, что прощаюсь с близким родным человеком, а не с иностранцем, мне было очень грустно расставаться с ним, я даже немножко, шутя, была влюблена в него, а может быть, и действительно привязалась всем сердцем, он такой искренний, такой по настоящему жизнерадостный, милый, чарующий, с обаятельной улыбкой и мужественной элегантной внешностью».

          Александр уехал. В душе каждого свидетеля этого знакомства осталось ощущение упущенных возможностей: не то государственных, не то личных, не то вместе — государственных и личных.

              В самом деле, даже зная особенности английского языка - за изысканной вежливостью скрывать нечто совершенно противоположное тому, что говорится, или в лучшем случае безразличие,— трудно предположить в юной королеве, доверявшей дневнику свои чувства, притворство и неискренность. Она была влюблена. Он был захвачен ею. Могла состояться невиданная прежде свадьба между Англией и Россией.

              Третья попытка соединить несоединимые страны. Первая — удачная: Владимир Мономах с дочерью Гарольда Годвина Гидой создали большой и сильный русский княжеский род, который дал двух заметных властелинов: Мстислава Храброго и Юрия Долгорукого.

               Вторая — нелепое сватовство Ивана Грозного к английской королеве Елизавете и ее родственницам.

              И Александр — Виктория. Увы, счастье, заведомо обреченное. Разумеется, речь не пошла бы об отказе уже царствующей королевы от престола. Пришлось бы Александру Романову отказываться от наследства и переезжать в Англию, как это сделал несколько позднее немецкий принц Альберт, ставший мужем Виктории. Состоялась бы неслыханная свадьба, укрепившая отношения России и Англии. История развивалась бы иным путем.

             Сослагательное наклонение противоречит историческому процессу: произошло или не произошло лишь то, что должно было или не должно было произойти. Королева Виктория долго помнила свою первую любовь. Вместе с лордом Мельбурном часто рассматривала портрет Александра. Не расставалась с любимой овчаркой Казбеком, подаренной им.

Юноша страдал ровно столько, сколько времени потребовалось, чтобы, проехав Гаагу, Дюссельдорф, Эмс, снова оказаться в Дармштадте. За то время, пока молодой наследник очаровывал английскую королеву, Николай договорился с дармштадтским герцогом Людвигом, который, чувствуя себя польщенным такой возможностью родства, легко согласился на переход Марии в православие.

              Император спешил, зная влюбчивый характер своего всегда очарованного женщинами странника.

СЧАСТЬЕ МАРИИ ДАРМШТАДТСКОЙ  

      Неделю, после Лондона, пробыл Александр возле Марии Дармштадтской. Забыл королеву Викторию. Казалось, впереди свадьба, но вдруг этому браку решительно воспротивилась императрица Александра Федоровна.

      «Не могу понять, как мать, с ее ангельским сердцем, так внезапно изменила свое мнение о Дармштадте»,

— писал отцу расстроенный Александр.

Николай 1 был на его стороне:

— Эти мерзкие слухи, распространяемые многими... рисуют бедную Марию незаконнорожденной, и наши немецкие родственники интригуют в связи с предстоя­щей свадьбой моего сына, называя ее мезальянсом,

— жаловался он графу Орлову.

Женитьба откладывалась. Выяснялись обстоятельства рождения невесты. Она — не дочь герцога Дармштадтского Людвига. Ее мать давно не живет с мужем. У каждого своя незаконная любовь. Мария, получившая имя Людвига, рождена от барона де Граней, швейцарца французского происхождения, бывшего шталмейстером, придворным герцога.

           Могло ли это обстоятельство понравиться Александре Федоровне, законной прусской королевне, искав­шей сыну достойную по положению пару среди знатных немецких принцесс? Но влюбчивый сын, вернувшись из путешествия, в Санкт-Петербурге вновь воспылал любовью к польской барышне Ольге Калиновской и готов был бросить ей под ноги будущее русского престола.

           Светлый образ первой любви — княгини Лович — будоражил его пылкое воображение: мог же дядя Константин Павлович отказаться от России ради прекрасной польки и никогда не жалел об этом!

Родители Александра волновались, Александра Федоровна записывала в дневнике: «Что будет с Россией, если человек, поставленный царствовать над ней, неспособен владеть собой, подчиняется собственным страстям и не может их контролировать?»

          Николай 1 беседовал с сыном, внушал, что империя должна быть для наследника выше всех дел. Приводил пример Петра Великого, но пример дяди Константина Павловича был Александру ближе. Он с удовольствием думал, что следующий за ним брат Константин захочет, когда подрастет, взять престольное право. Кое-кто из придворных нашел для Константина Николаевича логичный довод: у него вообще больше прав, чем у старшего Александра, потому что он рожден, когда Николай был уже императором, в то время как Александр родился, когда Николай был еще великим князем.

Родители послушали доводы сына и решились. Из двух «зол» — Ольга или Мария — выбрали, по их мнению, меньшее — Марию: наследник позволил себе напомнить им о происхождении жены Петра Великого, и в этом случае пример «предка» дал результат — Мария Дармштадтская по сравнению с Екатериной 1 была наиблагороднейшего происхождения.

          «Сегодня состоялось крещенье великой княжны Марии Александровны, — рассказывает фрейлина Анна Тютчева, — когда я подошла поздравить цесаревну, она показала мне великолепные украшения из драгоценных камней, которые ей подарили государь, государыня и наследник цесаревич, — диадему из рубиновых звезд с расходящимися бриллиантовыми лучами и такую же парюру на корсаж. Цесаревна подарила мне красивую брошку из жемчугов с бриллиантами».

          И началась новая жизнь не совсем законной принцессы из маленького немецкого княжества. Все шло по традиции: училась русскому языку у Жуковского, читала с Тютчевой «Дон Кихота» по-русски. Уникально описание бракосочетания принцессы, сделанное ее фрейлиной А. Яковлевой-Уотермер: «1841 года, 16-го апреля, в 8 часов утра, пятью пушечными выстрелами возвестили столице, что высочайшее бракосочетание имеет быть сегодня... При одевании невестой венчального туалета присутствовали статсдамы и фрейлины. Белый сарафан ее был богато вышит серебром и разукрашен бриллиантами. Чрез плечо лежала красная лента; пунцовая бархатная мантия, подбитая белым атласом и обшитая горностаем, была прикреплена на плечах. На голове бриллиантовая диадема, серьги, ожерелье, браслеты — бриллиантовые.

          В сопровождении своего штата великая княжна пришла в комнаты императрицы, где ей надели бриллиантовую корону. Императрица (речь идет об Александре Федоровне. — Л.В.) сознавала, что не драгоценные алмазы должны в этот день украшать невинное и чис Александра Федоровна куталась в теплое. По общему признанию слабая и болезненная, она прикрывала нездоровьем желание не выходить на публику, но, любя светскую жизнь, «болела» нечасто.

          Немецким принцессам в их семьях, когда они ехали замуж в Россию, обычно давалось плюмо — наволочка в полтора аршина из шелка, набитая гагачьим пухом, проще говоря, перинка, чтобы покрываться ею поверх одеяла.

В России каждая принцесса получала в подарок местный утеплитель

— салоп, должный заменять плюмо, разумеется, более теплый. Был он сделан из темной шелковой материи, шелковая подкладка на пуху. Салоп клали поверх одеяла. При необходимости встать среди ночи его можно было надеть в рукава.

          Мария Александровна не переносила русского климата. С первых дней у нее под глазом образовалось красное пятно величиной с голубиное яйцо. Оно не болело, но очень огорчало. Поэтому зимой императрица выезжала, закрыв лицо несколькими вуалями. Каталась редко. Чаще прогуливалась или в залах Зимнего дворца, или в зимнем саду.

          «Великая княгиня Мария Александровна чувствовала себя совсем одинокой среди русского двора и чуждых ей придворных, — пишет Тютчева, — и ночью, когда оставалась одна, много плакала. Утром, чтобы скрыть красные глаза, освежалась, открыв окно. Петербургский воздух коварный — она рано заболела грудной болезнью, которая со временем свела ее в могилу».

Когда очередная немецкая принцесса становилась великой русской княгиней, в Россию валом валил народ из того княжества, откуда она явилась. Мария Александровна со специально приставленными к ней чиновниками немало времени тратила на разбор дел своих соотечественников, набежавших с просьбами: кто просил денег, кто искал в России работы. Она помогала им, хотя и не достигла в этих делах успеха «чугунной» императрицы, которая, по мнению недоброжелателей, «если бы смогла, то весь бы Вюртемберг сюда перетащила».

Вместе с Марией Александровной приехал в Россию и ее младший — тоже рожденный не от герцога Дармштадтского, а от его шталмейстера — брат Александр. Он хорошо прижился при русском дворе, но, полюбив фрейлину Юлию Гауке и не пожелав с нею расстаться, вынужден был, по требованию Николая I, оставить Россию. Не странно ли: Марию, рожденную от того же шталмейстера, взяли замуж за наследника, а ее брату не разрешили в той же России жениться на «простой»?

          Не странно. Наследник царским браком поднимал Марию до себя, а ее брат в подобном случае «опускался в народ».

От Александра Дармштадтского и Юлии Гауке пошел английский род Маунтбеттенов, чей потомок Филипп стал принцем Эдинбургским, мужем королевы Елизаветы II, благополучно царствующей сегодня.

          Четырнадцать лет пробыла Мария Дармштадтская второй дамой русского двора. И двадцать пять — императрицей. Влюбчивый и непостоянный в юности муж, женившийся без страстной любви, был верен жене. Ничего подобного поведению Павла I, Александра I, Николая 1 не было. Ни одно имя постоянной многолетней фаворитки до 1865 года не появлялось рядом с именем цесаревича, а позднее — императора.

Как выглядела эта благородная и безропотная женщина? Тютчева оставила ее словесный портрет: « слишком для этого высока и худощава... исключительно элегантна, точь-в-точь изящная фигура немки со старинной гравюры... Волосы, нежная кожа, большие голубые глаза великолепны... Черты лица не классические, профиль и нос — тоже. Рот слишком тонок, губы сжаты. Выражение лица невозмутимо-спокойное — ни восторга, ни возмущения — не прочесть. Улыбка несколько иронична, контрастна наивному выражению глаз... редко можно встретить лицо, на котором столь отражались бы контрасты и нюансы, свидетельствующие об очень комплицированном «я».

          Мария Александровна создана гораздо более для внутренней жизни, душевной и умственной, чем для внешних проявлений. Честолюбие свое обращает она не на желание власти, но на развитие своего внутреннего мира». К этой характеристике современника можно добавить следующее: главную свою задачу Мария Александровна поняла правильно: с 1843-го по 1860-й родила восьмерых: шестерых мальчиков, двух девочек. Двое детей умерли.  

ПЛОХАЯ ПРИМЕТА  

Она была предана мужу. Благодарна за его выбор. Тяжело пережив первые минуты после смерти Николая I, и вправду любившего ее больше других жен своих сыновей, на следующий день уже укоряла покойного в том, что он оставил ее Александру тяжелое государственное наследство и неудачную войну.

Во время коронации в 1856 году с головы Марии Александровны упала корона. Говорили, что виновата графиня Клейнмихель, плохо прикрепившая ее к волосам императрицы.

          — Наверное, мне не придется долго царствовать, — огорчилась она.

Между коронацией и смертью императрицы прошло около четверти века — срок немалый, но знак этот не раз вспомнили присутствовавшие на торжестве.

Западная печать бурно приветствовала новую императрицу. В английской печати ее даже называли Екатериной III. По мнению наиболее умных приближенных, это оказывало плохую услугу и ей, и императору. В сравнении явно просматривался неосновательный намек на историю отношений Петра III и его жены, на возможность женского переворота.           Сильная фигура Екатерины II не давала покоя всему миру, и теперь, более чем через полвека после ее смерти, Западу, забывшему коварство Екатерины и помнившему лишь блеск ее правления, хотелось увидеть блистательное ее повторение в очередной немке на русском троне. Но не бывает повторений.

Став первой дамой России, эта женщина ничуть не изменилась в привычках и отношениях к людям. Внешне домашняя, спокойная, флегматичная, она была внимательна к окружающим ее настолько, что навсегда покоряла их. Мягкая в обращении, очень немногословная, императрица многим казалась холодной и чересчур расчетливой, пока они не узнавали ее ближе.

Огромное благотворительное хозяйство, которое она вела вместе со свекровью Александрой Федоровной, увеличилось в бытность ее императрицей, но все возраставшая чиновничье-бюрократическая рать стеной отделяла ее от нищего и обездоленного люда, нуждавшегося в участии.

Много болевшая, она со временем стала выглядеть так, что сама, казалось, нуждалась в участии и помощи. «Грустная усталая улыбка на бледном лице», «печальный взор утомленных глаз», «глубокое страдание виделось в ней» — такими эпитетами награждали императрицу еще в пятидесятых, когда до серьезных страданий было далеко.

Замкнутая в тесном мирке льстивых фрейлин, не знающая язык настолько, чтобы слышать пульс народной жизни, проходящая мимо огромных событий, она — небожительница — вызывала жалость. Там, за стенами дворца, женщина России начинала осознавать себя и свое место, бунтовала в семьях, бежала в революционные кружки, разрывала цепи патриархальных традиций. Героини Тургенева, Гончарова, Чернышевского, Толстого будоражили все новых и новых женщин будущей революции.

А в Зимнем дворце императрица все больше уходила в себя. Врачи, целебные средства, травы и воды, процедуры, разговоры о болезнях стали главным предметом жизни Марии Александровны.

Ее отношения с мужем, всегда занятым государственными делами, складывались спокойно и мирно. Они жили рядом, но на разных планетах. Он был добр и великодушен, уважая ее любовь и преданность ему. Они никогда не ссорились. У нее в подсознании всегда жила вина перед ним за свое происхождение, она рано состарилась духом, чувствуя, что ее время в этой жизни проходит. Он ощущал себя молодым.

В 1860 году она родила сына Павла, и врачи запретили рожать. Знакомо: Мария Федоровна после десятого ребенка и Александра Федоровна после седьмого получили такой же запрет.

В наше время, когда аборт — явление привычное, а вопросы предохранения от беременности обсуждаются всем миром по ТВ и в печати, трудно себе представить, что не так давно в православной России рождение ребенка было Божьим даром и любое действие против его появления считалось смертным грехом.

Выживших детей было шестеро. Наследник Николай и второй сын Александр — очень разные: первый — изнеженный и хрупкий, другой — богатырь. Любимица семьи дочь Мария была единственной среди пяти братьев. Все они любили мать, как любят больного ребенка, но знали — за ее болезнью живет нежная душа и острый, все понимающий ум.

Прозорливая Тютчева, чьи характеристики всегда отличались меткостью, говорила об Александре II: «Его лицо было маловыразительно, в нем было даже что-то неприятное, когда он при публике считал себя обязанным принимать торжественный и величественный вид. Это выражение он перенял от отца, у которого оно было природное, но на его лице оно производило впечатление неудачной маски... Это двоякое выражение его натуры и судьбы... Он был тем, чем не хотел быть, и хотел быть тем, кем не был».

Тютчевой вторила Александра Толстая, фрейлина императорского двора несколько более позднего призыва: «Он переставал быть царем, как только заканчивал прием своих министров и снимал парадный мундир. Казалось, что сбрасывая мундир, он выбрасывал также из головы все идеи, которыми был обременен по утрам, и, выходя на обычную прогулку, всецело отдавался приятностям частной жизни».

Две разные женщины в разные времена замечали в одном человеке одни и те же черты — значит, они были характерны. Эти же фрейлины, говоря о Марии Александровне, употребляли возвышенные тона: «святая», «благороднейшая».

«Светлый облик императрицы тем более величественен, что она прошла свой путь как бы в безмолвии. Призванная прощать изо дня в день в течение многих лет, она ни разу не проронила ни жалобы, ни обвинения. Тайну своих страданий и унижений она унесла с собой в могилу!» — за этими выспренними словами Александры Толстой скрывается семейная драма, возникшая через несколько лет после того, как врачи запретили императрице рожать.

[ Back ] [ Home ] [ Up ] [ Next ]